Фонарщик Эрл - «Доброе утро и подлинный луч»

В это утро фонарщик проснулся грустный. А отчего грустный, а черт его знает. Разве это ведомо кому, отчего человек в одно утро радостью лучится, а в другое мрачнее тучи просыпается.
— Вставай, хвостатый! — по привычке весело стал будить Кота фонарщик.
Кот же развалился во всю длину на подоконнике. Окно было узким, а Кот длинным, и поэтому задние лапы он положил на откос, а морду, вывернув в обратную сторону, свесил с подоконника. Как им удается спать в таких причудливых позах, одному их кошачьему богу известно.
Кота полагалось будить в несколько приемов. Чтобы он проснулся в хорошем расположении его кошачьего духа, да еще и на верную лапу при этом встамши, непременно не в один прием полагалось. Постепенно, то бишь. Не такое это простое дело с котами жить.
Фонарщик набрал из ведра в чайник воды, зажег огонь, и уселся, пока согревалась вода, начищать свои старые сапоги.
— Котяры-ы-ыч, встааавааай, — приговаривал старый фонарщик, аккуратно, с любовью нанося ваксу на потрескавшуюся кожу. Но Кот не реагировал. Нет, он, конечно, слышал голос, но отвечать отказывался. — Кот! Щас как закурю! — в шутку пригрозил Эрл.
Кот не любил, когда Эрл курил в доме по утрам. Не сказать, что он был в восторге от дыма и в другое время суток, но по утрам особенно не любил. Утром все запахи и звуки очень резкие, насыщенные. Даже чересчур. А от дыма табака и вовсе задохнуться можно! В особенности если утром. В особенности если ты кот.
Чайник закипел, и выдал в потолок густую струю горячего пара. Эрл потушил огонь, налил себе в алюминиевую кружку кипятку, и бросил в нее щедрую щепоть черного чая. Коту же налил в стакан молока. Кот сквозь сон каким-то образом отличал по звуку, когда наливают чай, а когда молоко, и сейчас он снова не ошибся. Свешивающаяся с подоконника голова едва заметно пошевелила ушами, морда практически незримо улыбнулась.
Эрл уловил мимолетную улыбку кота.
— Вот ведь... животное .., — улыбнулся фонарщик, глядя на его утренние потягивания, и, взяв обжигающую алюминиевую кружку, дунул в нее, стараясь отогнать неутонувшие чаинки, отпил едва настоявшийся чай.
Кот наконец открыл глаза, и смотрел на фонарщика сонным взглядом, всё еще находясь вверх тормашками.
— Ну, проснулся, слава богу. Ну так что, я шуршу?
— Да шурши, шурши, кто ж тебе не даёт-то, шурши, — пробурчал Кот, спрыгнул с подоконника, и потягиваясь на ходу, отправился за стол пить молоко. Фонарщик же принялся начищать свои сапоги. То есть, "шуршать".
— Доброе утро, кстати! — затеял разговор Эрл — Что смурной такой?
— Да какое-то недоброе оно.
— Отчего же недоброе? Посмотри в окно, какое солнце светит!
— А ты сам-то почему не в духе?
— Почему это не в духе?
— Так ведь это я у тебя спрашиваю: почему не в духе? Солнышко оно, конечно, вон сияет, да сапоги твои сияют (дыру скоро в них протрешь), и лицо твоё сияет, да всё не то. Вон какое черное облако возле тебя вьется.
— Прям так уж и черное? — недоверчиво спросил Эрл
— Ну, может быть и не совсем черное, но тоже мало хорошего
— Да это всё сны дурацкие, наверное, ещё не растворились. А утро всё равно доброе! С утром оно ведь как?
— Как? — с интересом спросил Кот, отпивая из стакана молоко.
— А вот как! — Эрл поднял палец вверх, но Кот жестом прервал его. Вскочив на стуле на задние лапы, он передней указал на остывающий чай, а после на стул, приглашая фонарщика присесть, всем своим видом показывая, что ему до крайней степени важны имеющиеся в его голове мысли относительно доброго утра. Так важны, что он и слово проронить боится, дабы жемчужины сии не спугнуть.
— А вот как! — повторил фонарщик, присаживаясь за стол — Утро оно вот какое: его каким назначишь, таким оно и будет. Проснулся, решил, что доброе оно сегодня, думай что доброе оно, оно и станет добрым.
— А сапоги у тебя какого цвета? — вдруг спросил Кот
— А при чем же здесь сапоги?
— А ты не юли! Ты на вопрос отвечай.
— Ну, черного. Черные сапоги.
— А я вот буду сейчас сидеть и думать, что сапоги твои зеленые. И что же, разве они оттого зелеными станут?
— Не станут.
— Вот и с утром так же! — заключил Кот
— Так сапоги это другое. Сапоги, они материальны. Осязаемы. А это Мысли. Мы-ысли, понимаешь, Кот?
— Хорошо! Давай не я, давай ты будешь думать, что сапоги твои зеленые.
— Ну при чем тут...
— А при том, что как ты там не думай, как себя не убеждай, а сапоги твои черные! И сколько ты лицом тут не светись, а всё одно: и облако у тебя черное!
Помолчали. Подумали.
— Самообман? — грустно предположил Эрл.
— Самообман, — подтвердил Кот. — Грусть прогрустить надо! Выгрустить. Тогда и облако светлее станет. Или луч подлинный найти себе, если солнечный серость не прогоняет. А то что это такое, привычки у них, понимаешь ли, такие. Мода, — забухтел Кот. — Ходят они все улыбаются, доброутрят во все тридцать два, а самих за чернотой не видно.
— Ко-о-от, — ласково смотря на хвостатого, тихо сказал Эрл
— А между прочим даже если взять простые облака, в небе которые...
— Ко-о-о-от, — всё так же тихо снова протянул Эрл.
— Да ну что такое?
— Давай еще по кружечке, а?
— Давай, — согласился Кот. — Только мне теперь тоже чаю.
Фонарщик налил две кружки чаю, одну большую — себе, и вторую кошачью — поменьше. Достал из буфета печенье, которое Кот очень любит, и всегда смешно "плямкает" языком, когда ест его.
Прозрачный дымок вился вверх из кружек, пахло вкусно печеньем, а нетерпеливый Кот спешил пить еще неостывший чай, то и дело отхлебывая из алюминиевой кружки горяченный напиток, всякий раз непременно громко фыркая при этом, ругался на "чертов кипяток" и отхлебывал снова.
— У тебя, кстати, облако посветлело — буркнул Кот, и отправил очередное печенье в рот.
А старый фонарщик смотрел на него, молчал и улыбался.