Интересное и смешное истории о кошках. (Страница 65)

Когда просыпается город
Коты собираются в круг
Каждый – умён и молод
Каждый – и брат, и друг

Быстро решают задачи,
Стоящие перед ними
Соседскому псу – дать сдачи
Родился котёнок – дать имя

После - исполнят танцы,
Двигаясь, как египтяне
Смелые – как спартанцы
Честные – как дворяне

Крадутся – едва услышишь
Имеют ночное зрение
Коты – это самое высшее
Их главная сила – терпение!
© Байки Седого Капитана

Его звали Тома Хикс. И вырос он на улице. Куда его выбросил отец-пьяница, когда умерла жена. Ребёнок мешал ему пить и гулять. Вот и оказался Тома вместе с собаками и котами на мусорке. Говорить он учился у прохожих и проституток, которые как могли поддерживали его. Они от скудных заработков своих отрывали гроши и кормили и одевали малыша.

Так он и вырос. Мусорный мальчик. Постоять за себя он учился у котов и собак. Точно также рычал, бросался вперёд и рвал до конца. Это и стало его работой. Знаете, дамы и господа, что такое уличные бои? Это когда на подземную стоянку съезжаются машины состоятельных людей и образовывают круг. А хозяева делают ставки на бойцов, работающих голыми кулаками.

Там Тома и получил кличку – Зверь. Он не знал жалости, сострадания и никогда не мог вовремя остановиться. За что его и ценили. Особая жестокость. За это и платили большие деньги любители уличных боёв.

А потом его заметил один из менеджеров ММА, и он стал выступать на ринге, но старая кличка и там к нему прилипла. Зверь стал известен тем, что был совершенно неудержим и абсолютно безжалостен. Он рычал, шипел и выл, как и те, кто учил его защищаться - собаки и кошки.

Его обожали, и болельщики, узнав, что будет выступать Зверь, платили за билеты любые деньги, вот только…

Менеджеры были недовольны. Они объясняли Томе, что бой нельзя заканчивать за тридцать секунд. Это же театр, и люди приходят посидеть и поболеть. И нельзя уничтожать противника за полминуты. Надо тянуть. Но Тома Хикс смотрел на них своим взглядом бультерьера на взлёте и показывал зубы.

Менеджеры вздыхали и отступали. Что поделаешь? Любимец и победитель. А таким всё прощают.

Была у Томы и странная привязанность. Он давно уже стал состоятельным человеком и купил пентхаус, именно в той высотке, перед которой когда-то ползал с котами и собаками на мусорке. У него был счет в банке. И в этом банке была одна служащая по работе с клиентами. Вот именно к ней и ходил Тома.

Вроде бы, по делу, а на самом деле, он хотел пригласить её на свидание. Он садился напротив и смотрел на неё глазами бультерьера, налитыми кровью и злобой. От чего той было так страшно, что немедленно хотелось в туалет.

Короче говоря, она его боялась до чертиков, как, впрочем, и все остальные, с кем Тома общался. Поэтому, как вы понимаете, дамы и господа, из банка Тома выходил совершенно расстроенным, а это сказывалось на его боях.

Он просто зверел. И его противники сыпались на пол с серьёзными повреждениями.

Тома однажды спросил одного из менеджеров, в чем проблема, и тот осторожно попытался объяснить:

- Тома, я тебе скажу. Но ты только не бей меня. Ладно?

- Ладно, - согласился Тома Хикс.

- Слушай, - сказал менеджер. - Ты снаружи вроде ничего… - и, посмотрев на его изувеченное лицо, добавил: - местами. А вот душа…

Душа у тебя уродливая. Злобная и грубая. А женщины это видят. Они видят это и сторонятся тебя. Никто не хочет, чтобы с ним разговаривали так, как ты говоришь. И никто не хочет, чтобы на него смотрели глазами, налитыми кровью, ненавистью и злобой.

Понимаешь?

- Кажется, понимаю, - ответил Тома и ушел.

А на мусорке теперь жил котёнок. Уродец – так его называли жители домов, выносивших мусор. Одно его ухо было короче второго. Передняя левая лапка была сломана и срослась криво, а хвост… Ну, хвоста просто не было. От него остался коротенький обрубочек. Совсем коротенький.

Выносившие мусор и отдававшие отходы собакам и котам, обычно отпихивали его ногами. Он был им неприятен. Словно напоминал что-то давно забытое и тщательно скрываемое. Словно он был их отражением. Внутренним отражением их настоящего – я.

- Пшёл вон! - кричали они и отпихивали его в сторону.

Котенок тихонько плакал и ждал своей очереди, чтобы доесть остатки за всеми нормальными котами и собаками, а те…

Те, как ни странно, не трогали малыша. Даже иногда пододвигались, давая ему место рядом. Животные, дамы и господа, зачастую лучше людей. Зачастую.

Так оно и шло, пока однажды Тома Хикс не возвращался после очередного боя, разгоряченный и злой. И увидел…

Как трое молодых отморозков издевались над маленьким уродливым котёнком, толкая его ногами друг другу и смеясь. И жизни-то малышу оставалось секунд тридцать.

Тридцать. Если бы не Тома. Он вышел из машины и в несколько секунд раскидал мерзкую троицу. А когда все они валялись на земле и стонали от боли, он наклонился.

Тома Хикс наклонился и совершенно спокойно, даже не задохнувшись, посмотрел на них своим знаменитым взглядом. Взглядом бультерьера на взлёте, и, улыбнувшись страшной улыбкой, сказал:

- Если хоть кто-то пикнет о том, что тут произошло, то я… Я найду вас и…все кончится плохо, очень плохо.

Потом он оскалился и добавил:

- Для вас…

И поэтому, когда троих парней, попавших в больницу, опрашивала полиция, они молчали – как рыба об лёд. Они очень хорошо знали Тому. Они знали, что тот держит своё слово. Поэтому в полиции было записано – нападение нескольких неизвестных.

Тома назвал малыша Уродец. Собственно говоря, как его все и называли. Он прочел в интернете, что надо купить, и заказал в магазине всё самое лучшее. И ему привезли. Всё.

А малыш оказался очень сообразителен и быстро понял, что к чему. Научился пользоваться туалетиком, электропоилкой и кормушкой, а через неделю…

Через неделю Тома первый раз проиграл. Нет. Никто не сбил его с ног. И никто не отправил в нокаут, но…

Против него вышел боец по кличке Бык. Он был, как каменная стена, и кулаки Томы просто отскакивали от его тела, привыкшего к ударам. Кроме того, Бык был слабо чувствителен к боли. Он зажал Тому возле сетки и долго бил, пока рефери не остановил бой.

Бык выиграл по очкам. Так решили судьи. И правильно решили, кстати. И Тома Хикс приехал домой в ужасном настроении. Это был первый проигрыш. Он сел на диван и включил огромный телевизор напротив. Он включил его и даже смотрел в экран. Смотрел, но ничего не видел, и тогда…

Тогда Уродец забрался к нему на колени и, поднявшись на задние лапки, стал тереться своей мордочкой о его щёки.

Тома, не привыкший к ласкам и вниманию, не понимал, что тот делает и зачем.

- Ну, ты что? - спрашивал он котёнка. - Зачем ты это делаешь? Что это? Зачем? Зачем?

И Тома провёл ладонью правой руки по щекам. Он посмотрел на ладонь и увидел, что она была влажная. Он плакал последний раз много лет назад, когда отец оставил его возле мусорки, напутствовав словами:

- Ничего. Выживешь как-нибудь.

Тома Хикс плакал, не осознавая этого. По его небритым щекам текли слёзы, а маленький котёнок по имени Уродец, стоя на задних лапках, вытирал их своей мордочкой и тихонько мурлыкал.

Тома всхлипнул и, вытерев слёзы, сказал:

- Если кто ещё раз назовёт тебя уродцем, скажи мне. Ты теперь Красавец. Самый что ни на есть Красавец просто невозможный. Понял?

И котёнок кивнул Томе и согласно мяукнул.

На следующий день Тома пошел к менеджеру и потребовал повторного боя с Быком, через неделю. Менеджер с сомнением посмотрел на Тому, но возражать не стал. И вскоре город заполнили афиши

“ЗВЕРЬ против БЫКА! Бой века!!!”

Билеты разлетались, как горячие пирожки и за любую цену.

Тома вышел в центр клетки. Он больше не рычал и не шипел, не плевался и не показывал когти. Он совершенно спокойно стоял и смотрел, как тысячи болельщиков, которые раньше приветствовали его, кричали и радовались при виде Быка.

Тот вышел в круг и принял свою стойку. Порыл землю копытом, как и полагается быку. Заревел и наклонил свою голову-таран. Он приготовился смести и растоптать наглеца, посмевшего повторно бросить ему вызов.

А потом…

Потом он рванул в сторону Томы со скоростью феррари, надеясь опять прижать того к сетке и добить там. Тома спокойно сделал шаг в сторону и всем телом, будто молотом, двинул. Выбросил вперёд правую руку. Точно в середину железного лба Быка.

После чего, не оборачиваясь, пошел в сторону закрытых на замок ворот и потребовал открыть их. Зал безмолвствовал. Никто ничего не понимал. Люди застыли с открытыми ртами.

Ничего не понял и Бык. Он просто постоял пару секунд, а потом рухнул, как подкошенный. Со страшным грохотом. Словно на пол упал большой шкаф с книгами.

Тома уже шел за сеткой, когда весь зал вскочил на ноги и издал такой рёв восторга, что стёкла задрожали. Люди бесновались. Они прыгали и кричали во всё горло:

- Тома! Тома! Тома! Зверь! Зверь! Зверь!

Но Тома Хикс даже не обернулся. У него было ещё одно очень неотложное дело. И победа над каким-то Быком была ничто по сравнению с этим.

Галстук ему завязывали два менеджера, которые тоже не очень разбирались в этом, и вообще. Они злились. Они хотели, чтобы Тома-Зверь вернулся в зал и принимал поздравления. А он вместо этого в какой-то банк собрался…

Тома пришел в костюме, сидевшем на нём, как на корове седло и в галстуке, завязанном, как верёвка на… той же корове.

Девушка, к которой он ходил всегда, больше не боялась его. Она улыбалась, так смешно Тома Хикс, по кличке Зверь, выглядел в своём непривычном наряде.

Он сел напротив неё, когда подошла его очередь и, положив на стол фото, сказал:

- Вот. Это мой единственный друг. Он очень важен для меня. И я хотел бы познакомить вас с ним. К тому же, может вы подскажете мне, что мне делать с его ухом и лапой.

Совершенно заинтригованная девушка взяла фото, надеясь увидеть там ещё одного бойца ММА, и не понимая, чем она может помочь, но…

Но с фотографии на неё смотрел малюсенький смешной котёнок, с одним ухом короче другого и левой передней лапкой, явно неправильно сросшейся.

Она не смогла сдержать улыбки, а Тома…

Он покраснел первый раз в жизни и тоже улыбнулся. И его грубое, покрытое шрамами лицо расплылось в такую смешную и милую гримасу, что девушка не сдержалась и засмеялась. Тома смутился ещё больше.

- Я заканчиваю работу после пяти, - сказала она. - И мы с вами возьмём вашего друга и поедем к моему знакомому ветеринару. Ведь у меня дома тоже живут кошки. Целых три.

Котёнок по кличке Самый Что Ни На Есть Красавец держался тремя лапами за Тома и девушку.

Во-первых, Тома был его рОдным папочкой, который долго его искал и нашел. И теперь котёнок должен был за ним присматривать, а девушка…

Она просто нравилась ему. Но вот мужик в белом халате не внушал ему доверия. Как раз, наоборот. Он был очень подозрителен. Мало ли что можно ожидать от человека в белом халате, рассматривающем его поломанную лапку?

Доктор предложил ещё раз сломать эту лапу и, сложив правильно косточки, наложить гипс. Услышав такое, Тома прижал к себе малыша и, внезапно побледнев как простыня, попытался потерять сознание. Он стал сползать по стене, и доктор с девушкой с большим трудом усадили его на стул и потом давали нюхать что-то и поили успокоительным.

А после они поехали домой к Томе Хиксу, и там девушка наводила порядок, а котёнок по имени Невозможный Красавец ходил за ней по пятам и тёрся головой об её ноги.

А потом они поехали к ней домой, и она познакомила Тому со своими кошками, которые, как ни странно, приняли его хорошо, потому что он сидел на стуле и разговаривал с ними, как с людьми, а потом…

А потом всё было так.

Тома Хикс, по кличке Зверь, больше не выступает бойцом ММА. У них с женой большой ресторан в центре города. Очень хороший ресторан и широко известный. Тома оказался очень хорошим поваром, совершенно неистощимым на выдумки. И народ валит к нему валом просто. Столик надо заказывать за неделю.

Нанятые два повара сердятся и говорят, что никто так не готовит, но потом соглашаются, и в меню ресторана появляется ещё одно блюдо совершенно неизвестное в других местах, но очень хорошо известное Томе Хиксу. Из его голодного детства. И именно то, о котором он мечтал голодными и холодными длинными ночами, ночуя под мостом вместе с бомжами.

А дома у них теперь четыре кота-кошки. И, разумеется, они дерутся, деля огромный пентхаус. Потом мирятся. И спят вместе, а потом опять дерутся. Весело, короче говоря.

Совершенно Невозможный Красавец, некогда бывший Уродцем, превратился в огромного откормленного котищу, который считает себя самым главным в доме.

Да. И на счет уродливой души Томы Хикса… Не помню кто это сказал, но…

Но он был неправ. Видели бы вы, как Тома носит на руках свою жену и разговаривает с персоналом своего ресторана. Они, например, считают, что Тома Хикс, по кличке Зверь (про что они не знают) – мямля и слишком добрый дядька, который всем всё прощает. А настоящий Зверь – его жена.

И, кстати. Дамы и господа, если вам доведётся побывать в ресторане Томы. Который так и называется - “Моя душа”, то…

Не вздумайте там напиться, буянить и приставать к официанткам. Тома не держит вышибал. Он сам справляется с этим вопросом.

О чем этот рассказ? А, пожалуй, вот о чем.

Душевное уродство – в тысячу раз хуже уродства внешнего. А любое внешнее, может превратиться в красоту невозможную. Потому как, душевно красивый человек и видит именно так всё окружающее. И иногда душевные раны запросто может залечить малюсенький котёнок по имени Уродец.

Прошу прощения – Невозможный Красавец.

А так, в общем, всё. Это и есть вся история О Томе Хиксе, его котёнке и девушке из банка.

И дай вам Бог здоровья. Честное слово!

Мы летом раков заказали, только забыли уточнить, что варёных хотим. Привезли живых. Пока мы решали, кто варить их будет, один сбежал. Ночью проснулись то ли от воплей, то ли от стонов. В общем, кот ночью решил на кухню сходить, а там рак. С испуга кот "взлетел" на самый верхний шкаф. А он у нас не слабо весит. Кот на шкафу воет, рак на полу усами шевелит. Ещё та картина. Кота сняли, рака выпустили. Больше корм для кота с креветками не покупаем - не ест.
Рассказал: Ymir

- Эх, Вася, знал бы ты, где у меня эта манная каша!...
- Знаю, Ваня… Там же, где у меня этот китикэт!...

Привезли на дачу кошку.
Звали кошку просто – Крошка.
Шерстка гладкая такая,
Сразу видно – городская.
Походила по дорожкам,
Поохотилась немножко,
А потом не стала церемониться
И пошла к соседям, познакомиться…
«Ой, какая же ты, кошечка, красавица!» -
В каждом доме угощение ей ставят.
Жить на даче Крошке очень нравится,
Тут накормят, там – на ночь оставят.
Крошку любит дачная округа,
Тут поест, а спать пойдет к другим.
Так и ходит в гости, как по кругу,
Каждый дом считается своим.
Голубыми круглыми глазами
Смотрит, будто лён цветет в глазах.
Вот прижмется нежно, словно к маме,
не умея всё сказать в словах.
На газоне клумбы яркой вспышкой,
Терпкий запах свежестью манит.
Снятся Крошке маленькие мышки,
А она за ними не бежит.
«Пусть живут, - во сне решает кошка, -
Надо быть немножечко добрей!»
Привезли на дачу кошку Крошку,
Даже мышкам стало веселей.
А когда покроет снег дорожки,
С грядок будет убран урожай,
В городской квартире кошке Крошке
Будет сниться летний дачный рай…

Уж я так и сяк верчусь,
а Васёк кобенится,
пока шить не научусь,
говорит, не женится.

Началось всё с того, что Антиповы решили завести попугая...

Пошли на Птичий рынок. Долго ходили, присматривались, осторожно трогали, где это позволялось, разномастный товар за хохолки и, доверившись наконец одному чрезмерно грузному птичнику, купили белого большегривого какаду.

Они одарили его редкой и ни на что не претендующей кличкой – Розелло.

– Надо было с каким-нибудь сюрпризом, – возникал поначалу муж, Толя. – Фантомас там, или Вильгельм Телль...

– Не возникай, Анатоль, – тотчас осадила его жена, Сонечка. – Как я решила – так и будет. Где твоя галантность по отношению к любимой даме?

Да и, кроме того, роза, как известно, пахнет розой – хоть розой назови её, хоть нет. Правильно ведь наш старина Уилл говорил?

– Правильно, – через силу согласился Толя.

– Ну. А этот вот – Розелло. Не знаю, первое, что в голову взбрело, ты же меня знаешь. Птица-то пределикатнейшая, Толь. Вот, как раз и буду его натаскивать. Знали, кого покупали!

Он у меня весь монолог Пимена из «Бориса Годунова» будет назубок знать, как шёлковый. Увидишь!

Сонечка говорила решительно, уперев руки в бока. Толя пасовал, раздумав сопротивляться. Однако, и ему хотелось свои пять копеек вставить:

– В таком случае, – предложил он, – в таком случае я со своей стороны приложу все усилия, чтобы сделать из него квартирного камердинера. А то, понимаешь ли, приходят к нам гости... Даже как-то неловко становится, ей-богу.

– Он что им, стулья будет отодвигать? – прыснула Сонечка.

– Ну, почему стулья? – Толя смутился. – Со стульями ты, конечно, маху дала, как в народе говорят, но хотя бы «добрый вечер!» и «желаю здравствовать!» он говорить научится.

А то ещё и на всех романских языках… Это я тебе своё честное слово даю. Знаешь, как гостям приятно будет?

На том и порешили. Правда, сказать всегда проще, чем сделать. Супруги Антиповы были людьми занятыми и приходили домой поздно, ещё и в разное время, ещё и приносили, что называется, работу на порог: лекции, статьи, переводы со всех мыслимых языков…

Стоило ли удивляться, что со временем всеобщий задор вокруг попугая поутих? Да, о Розелло, как это ни прискорбно признавать, несколько забыли – вернее, не то что забыли, скорее, слегка махнули на него рукой: не до него пока.

Лишь изредка Толя вздыхал, тихо, так, что Сонечка даже и не слышала:

– Эх, а мы ведь так горели…

Надо сказать, жила у Антиповых ещё и кошка ангорской породы, такая же белая и с претензией на благородство, по имени Дуся. Она-то и стала в конечном счёте неотлучной розелловой компаньонкой – только она одна его вовек и не покидала.

Да и куда им было деваться друг от друга? Одинокие, бесприютные вечера в пустой огромной квартире они волей-неволей делили вместе.

Нельзя сказать, чтобы досуг этот был безрадостным. Дуся сидела рядом с клеткой Розелло, на крышке секретера из карельской берёзы, и, найдя наконец свободного реципиента информации, как сказала бы Сонечка, без конца что-то мурлыкала божьей птахе, а та и рада была слушать.

Словом, как-то умудрялись не скучать...

И стоило ли удивляться ещё и тому, что со временем, когда супруги Антиповы научились-таки выкраивать свободные часы для занятий с Розелло, их общий любимец вместо монолога Пимена и «бон суар» стал выдавать исключительно звонкий кошачий «мяу»?

Антиповы просто-таки за головы хватались:

– Да не «мяу», – сердилась на Розелло Сонечка, – не «мяу», страусиный ты котелок, а «ещё одно, последнее сказанье – и летопись окончена моя…». Что, неужели так сложно?

Сложно тебе, негодник? А мурчать и мяукать тебе не сложно, хочешь сказать? Один только бессмысленный, глупый кошачий «мяу»… Экий ты бестолковый!

Ничего, от воспитательной системы товарища Макаренко ещё никто живым не уходил… Уж тебя выучу, оболтус, и не таких выучивала! Что, сложно тебе, моська?

– Сэ тро комплики, – вступался Толя по-французски за Розелло, который как сидел до того со сквозящей во взгляде глупостью, так и продолжал сидеть. – Сложно ему, Сонечка, и ругань твоя ему – как с гуся вода. Ты только взгляни, взгляни в глаза его суровые…

– Но это же просто! Это, можно сказать, школьная программа! Разве стану я его твоим Бодлером мучить?

– Это тебе просто, душа моя. Ты сама посуди: существо это стоит в эволюционном отношении на пару ступеней ниже нашего, оно и само проще, прямодушней…

Ну, так вот и с ним тоже надо – проще надо, проще, доступнее! Что ему твой Пимен? Пимен – это тяжеловесно, это высокая культура, его не каждый человек-то осилит, твоего Пимена, а тут и вовсе… попугай, смешно сказать ведь даже.

– Ты капитулянт, Анатолий! – обвиняла его Сонечка. – Что же, по твоему капитулянтскому мнению, это прямодушное существо осилит на данном этапе?

– А осилит оно банальное «милости просим!», – Толя так и засиял с победным видом. – Ну? – он пропихивал в клетку свой толстый палец, а Розелло только головой водил. – Давай, милочек, повторяй: «милости просим»… давай же, Розеша: милости… ми… давай-давай! Ми…

– Ми… Ми-и-и-яу-у! – растягивал Розелло с упоением.

И Толя опускал руки, а Сонечка тоненько и с остервенением смеялась, называя их обоих дураками, а Дусю, лежавшую рядом и безучастно наблюдавшую за разыгрывавшейся перед её глазами картиной, умницей.

При этом Дуся, кажется, всё понимала, и каждый вечер, проведённый наедине с Розелло, становилась всё словоохотливей.

Розелло и сам проникся любовью к Дусе больше, чем к кому бы то ни было ещё. Слушая её, он придвигался вплотную к прутьям своей просторной клетки, хватался за них когтями и склонял голову набок, как делают увлечённые чем-то интересным дети...

И вот однажды случилось невероятное, хотя, по зрелом размышлении, и ожидаемое. Кто-то из образованных Антиповых запамятовал по рассеянности закрыть розеллову клетку после кормёжки.

В это же самое время, как назло, проветривалась квартира, и окна были раскрыты нараспашку.

Розелло не преминул воспользоваться такой царской возможностью...

Покружив под потолком на прощание, мяукнув несколько раз Дусе, с тоскливым равнодушием наблюдавшей за этой короткой сценой, он запутался ненадолго в развевающихся на ветру белых занавесках – и был таков.

Антиповы голову потеряли. С Сонечкой случилась истерика: она упала на подушки и больше в течение дня не вставала. Толя ходил взад-вперёд по коридору и яростно начёсывал затылок, твердя про себя:

«Что же делать, что же делать… Надо же что-то делать, нельзя предаваться неуместному гамлетизму… хотя что тут поделаешь? Дело, как говорится, уже сделано, животина усвистела, животины и след простыл…»

И только Дуся не теряла ледяного спокойствия. Она подходила к поилке и нарушала тревожную тишину, шумно лакая воду. Она выглядела такой невозмутимой, что невозможно было, взглянув на неё, не рассмеяться.

Но Антиповым было не до смеха.

Следующим утром оба они проспали, чего с ними почти никогда не бывало. Толя не успел побриться и, вздохнув, побрёл на улицу с коротенькой щетиной, а Софья, которая и тут успела наложить на себя макияж, забыла-таки положить мужу в портфель бутербродов.

Было решено отпроситься с работы пораньше, чтобы начать поиски Розелло по тёплому следу и во что бы то ни стало найти его – так уже успели к нему привязаться.

Вечная наблюдательница Дуся, недвижимая, как и всегда, только удивлялась с крышки секретера: Антиповы скакали из комнаты в комнату, из квартиры на улицу (видела она в окно) и обратно.

И речи их становились всё суматошнее, а голоса – всё тоньше. Когда Сонечка потеряла от рыданий голос, Толя присел на краешек кушетки, стал гладить её, лежавшую ничком, по плечу и, как мог, пытался успокоить:

– Соня, душа моя… Может, свечку в церкви за нашего Розеллушку поставить? А?

– Да уж, сказанёшь, мон шер, – хрипела осипшая Сонечка, – теперь-то только свечки и ставить! А что люди? Видел ли кто?

– Я в Интернете всё прошерстил…

– И?

– Никто не видел…

Сонечка с рёвом тонула в подушках. Толе оставалось виновато смотреть в угол, боясь пошевелиться, и только Дуся, как ни в чём ни бывало, вылизывала заднюю лапу на крышке секретера, у опустевшей розелловой клетки…

*****

И вот однажды, к несказанному счастью Антиповых, Розелло вернулся – так же неожиданно и самостоятельно, как и улетел, то бишь: через открытое окно, аки ветер.

Антиповы снова потеряли голову – уже от счастья. Им не хватало слов, чтобы просто выразить друг другу свой неописуемый (вот уж воистину) восторг, какой уж там попугая обучать!

Кажется, Толя даже на один день отпросился с кафедры – занемог по причине непереносимого счастья.

Дуся, отдадим ей должное, тоже удивлялась изрядно. Она снова сидела у клетки и целыми часами разговаривала с Розелло на своём кошачьем языке, и тот, видимо, отвечал ей тем же.

И только самый внимательный глаз уловил бы, что Дуся после каждого розеллова ответа неприятно менялась в лице.

Супруги Антиповы при всей их учёности, конечно, не могли знать, о чём разговаривали между собой кошка и попугай. Мы же, так и быть, посвятим читателя в эту тайну природы.

Попугай Розелло ни о чём не разговаривал, потому что попугаи, как известно, разговаривать в строгом смысле слова, не умеют, а умеют лишь повторять сказанное кем-то другим.

А вот о чём говорила кошка Дуся, которая все эти дни, да и сейчас тоже, казалась на первый взгляд совершенно равнодушной:

– Эх ты, Розелло, Розелло… Я ведь ночами не спала из-за тебя. Пардон, мы, кошки, вообще по ночам не спим. Но ты понял. Переживала я – сильнее этих вот двух. Знаешь, как сердечко болело!

А ты прилетаешь теперь – и я слышу от тебя такие противные слова. Господи, даже повторять их не хочется… Где ты их нахватался? С какой помойки ты их принёс? И главное – с кем обретался, с какими дворнягами сухари делил?..

Людям-то всё равно, им что так «мяу», что эдак – они разницы не видят… Но я, как ты влетел, услышала твою речь – так и села.

Я ведь с тобой, Розеллушка, о жизни беседовала, о детстве, о котячестве своём…

Или помнишь вот? Бабочка в окно залетела однажды – я тебе: «Смотри, Розелло, это – бабочка!». И ты повторяешь… А теперь…

– Мя-я-а-а-у! – истошно орал Розелло будто бы и не своим голосом и глядел на Дусю прямым, каким-то яростным взглядом.

Дуся вздыхала:

– Вот-вот, и я о том же. Хоть бы людей постеснялся…

Дуся оглянулась во все стороны и, никого в комнате не увидев, вздохнула ещё раз:

– Да, ты стал разговорчивей, спору нет. Но лучше бы уж молчал. Таких слов в этом доме ещё от самого заселения никто не произносил, должно быть…

Да что там! Стены краской налились, когда услышали твой жаргон! А впрочем, им-то, людям, всё равно. Ну и…

– Толя, что-то Дуська у нас разболталась, – послышалась Сонечкина жалоба из соседней комнаты.

– Да ладно тебе, – донеслось из другой, будто бы перебросили туда-сюда мячик, – она тоже по нему соскучилась, пускай наговорятся.

– Соскучилась, ага! Хоть бы усом повела… Сидела, как чучундра.

– Чучундр-р-ра! – завопил Розелло, захлёбываясь слюной. – Р-р-ра!

– Гляди-ка! – ахнул кто-то из Антиповых в глубине квартиры. – Заговорил! Да как заговорил!

– Дурное дело нехитрое, – отвечали из другой комнаты.

Дуся вздохнула в третий раз и, спрыгнув с секретера, в глубокой задумчивости отправилась пить воду...

Кот думал - он, и никто кроме…
И тут вдруг появился в доме,
пардон, какой-то пёс Барбос!
Такого кот не перенёс…

В черном доме, в черной комнате.
Черный кот на подоконнике.

Умываясь черной лапою,
Фигу черную всем стряпает.

Ночь. Темно. Ни звезд, ни месяца.
Лишь глаза кошачьи светятся.

А по дому мыши бегают.
Сыр воруют, бед не ведают.

Ну, а кот хвостом лишь дергает.
Смотрит вниз с осанкой гордою.

Нарушать режим питания -
Не позволит воспитание.

Вовсе я не растерялся
и ничего не замышлял!
И совсем не примерялся!...
Да я просто примерял…