Началось всё с того, что Антиповы решили завести попугая...
Пошли на Птичий рынок. Долго ходили, присматривались, осторожно трогали, где это позволялось, разномастный товар за хохолки и, доверившись наконец одному чрезмерно грузному птичнику, купили белого большегривого какаду.
Они одарили его редкой и ни на что не претендующей кличкой – Розелло.
– Надо было с каким-нибудь сюрпризом, – возникал поначалу муж, Толя. – Фантомас там, или Вильгельм Телль...
– Не возникай, Анатоль, – тотчас осадила его жена, Сонечка. – Как я решила – так и будет. Где твоя галантность по отношению к любимой даме?
Да и, кроме того, роза, как известно, пахнет розой – хоть розой назови её, хоть нет. Правильно ведь наш старина Уилл говорил?
– Правильно, – через силу согласился Толя.
– Ну. А этот вот – Розелло. Не знаю, первое, что в голову взбрело, ты же меня знаешь. Птица-то пределикатнейшая, Толь. Вот, как раз и буду его натаскивать. Знали, кого покупали!
Он у меня весь монолог Пимена из «Бориса Годунова» будет назубок знать, как шёлковый. Увидишь!
Сонечка говорила решительно, уперев руки в бока. Толя пасовал, раздумав сопротивляться. Однако, и ему хотелось свои пять копеек вставить:
– В таком случае, – предложил он, – в таком случае я со своей стороны приложу все усилия, чтобы сделать из него квартирного камердинера. А то, понимаешь ли, приходят к нам гости... Даже как-то неловко становится, ей-богу.
– Он что им, стулья будет отодвигать? – прыснула Сонечка.
– Ну, почему стулья? – Толя смутился. – Со стульями ты, конечно, маху дала, как в народе говорят, но хотя бы «добрый вечер!» и «желаю здравствовать!» он говорить научится.
А то ещё и на всех романских языках… Это я тебе своё честное слово даю. Знаешь, как гостям приятно будет?
На том и порешили. Правда, сказать всегда проще, чем сделать. Супруги Антиповы были людьми занятыми и приходили домой поздно, ещё и в разное время, ещё и приносили, что называется, работу на порог: лекции, статьи, переводы со всех мыслимых языков…
Стоило ли удивляться, что со временем всеобщий задор вокруг попугая поутих? Да, о Розелло, как это ни прискорбно признавать, несколько забыли – вернее, не то что забыли, скорее, слегка махнули на него рукой: не до него пока.
Лишь изредка Толя вздыхал, тихо, так, что Сонечка даже и не слышала:
– Эх, а мы ведь так горели…
Надо сказать, жила у Антиповых ещё и кошка ангорской породы, такая же белая и с претензией на благородство, по имени Дуся. Она-то и стала в конечном счёте неотлучной розелловой компаньонкой – только она одна его вовек и не покидала.
Да и куда им было деваться друг от друга? Одинокие, бесприютные вечера в пустой огромной квартире они волей-неволей делили вместе.
Нельзя сказать, чтобы досуг этот был безрадостным. Дуся сидела рядом с клеткой Розелло, на крышке секретера из карельской берёзы, и, найдя наконец свободного реципиента информации, как сказала бы Сонечка, без конца что-то мурлыкала божьей птахе, а та и рада была слушать.
Словом, как-то умудрялись не скучать...
И стоило ли удивляться ещё и тому, что со временем, когда супруги Антиповы научились-таки выкраивать свободные часы для занятий с Розелло, их общий любимец вместо монолога Пимена и «бон суар» стал выдавать исключительно звонкий кошачий «мяу»?
Антиповы просто-таки за головы хватались:
– Да не «мяу», – сердилась на Розелло Сонечка, – не «мяу», страусиный ты котелок, а «ещё одно, последнее сказанье – и летопись окончена моя…». Что, неужели так сложно?
Сложно тебе, негодник? А мурчать и мяукать тебе не сложно, хочешь сказать? Один только бессмысленный, глупый кошачий «мяу»… Экий ты бестолковый!
Ничего, от воспитательной системы товарища Макаренко ещё никто живым не уходил… Уж тебя выучу, оболтус, и не таких выучивала! Что, сложно тебе, моська?
– Сэ тро комплики, – вступался Толя по-французски за Розелло, который как сидел до того со сквозящей во взгляде глупостью, так и продолжал сидеть. – Сложно ему, Сонечка, и ругань твоя ему – как с гуся вода. Ты только взгляни, взгляни в глаза его суровые…
– Но это же просто! Это, можно сказать, школьная программа! Разве стану я его твоим Бодлером мучить?
– Это тебе просто, душа моя. Ты сама посуди: существо это стоит в эволюционном отношении на пару ступеней ниже нашего, оно и само проще, прямодушней…
Ну, так вот и с ним тоже надо – проще надо, проще, доступнее! Что ему твой Пимен? Пимен – это тяжеловесно, это высокая культура, его не каждый человек-то осилит, твоего Пимена, а тут и вовсе… попугай, смешно сказать ведь даже.
– Ты капитулянт, Анатолий! – обвиняла его Сонечка. – Что же, по твоему капитулянтскому мнению, это прямодушное существо осилит на данном этапе?
– А осилит оно банальное «милости просим!», – Толя так и засиял с победным видом. – Ну? – он пропихивал в клетку свой толстый палец, а Розелло только головой водил. – Давай, милочек, повторяй: «милости просим»… давай же, Розеша: милости… ми… давай-давай! Ми…
– Ми… Ми-и-и-яу-у! – растягивал Розелло с упоением.
И Толя опускал руки, а Сонечка тоненько и с остервенением смеялась, называя их обоих дураками, а Дусю, лежавшую рядом и безучастно наблюдавшую за разыгрывавшейся перед её глазами картиной, умницей.
При этом Дуся, кажется, всё понимала, и каждый вечер, проведённый наедине с Розелло, становилась всё словоохотливей.
Розелло и сам проникся любовью к Дусе больше, чем к кому бы то ни было ещё. Слушая её, он придвигался вплотную к прутьям своей просторной клетки, хватался за них когтями и склонял голову набок, как делают увлечённые чем-то интересным дети...
И вот однажды случилось невероятное, хотя, по зрелом размышлении, и ожидаемое. Кто-то из образованных Антиповых запамятовал по рассеянности закрыть розеллову клетку после кормёжки.
В это же самое время, как назло, проветривалась квартира, и окна были раскрыты нараспашку.
Розелло не преминул воспользоваться такой царской возможностью...
Покружив под потолком на прощание, мяукнув несколько раз Дусе, с тоскливым равнодушием наблюдавшей за этой короткой сценой, он запутался ненадолго в развевающихся на ветру белых занавесках – и был таков.
Антиповы голову потеряли. С Сонечкой случилась истерика: она упала на подушки и больше в течение дня не вставала. Толя ходил взад-вперёд по коридору и яростно начёсывал затылок, твердя про себя:
«Что же делать, что же делать… Надо же что-то делать, нельзя предаваться неуместному гамлетизму… хотя что тут поделаешь? Дело, как говорится, уже сделано, животина усвистела, животины и след простыл…»
И только Дуся не теряла ледяного спокойствия. Она подходила к поилке и нарушала тревожную тишину, шумно лакая воду. Она выглядела такой невозмутимой, что невозможно было, взглянув на неё, не рассмеяться.
Но Антиповым было не до смеха.
Следующим утром оба они проспали, чего с ними почти никогда не бывало. Толя не успел побриться и, вздохнув, побрёл на улицу с коротенькой щетиной, а Софья, которая и тут успела наложить на себя макияж, забыла-таки положить мужу в портфель бутербродов.
Было решено отпроситься с работы пораньше, чтобы начать поиски Розелло по тёплому следу и во что бы то ни стало найти его – так уже успели к нему привязаться.
Вечная наблюдательница Дуся, недвижимая, как и всегда, только удивлялась с крышки секретера: Антиповы скакали из комнаты в комнату, из квартиры на улицу (видела она в окно) и обратно.
И речи их становились всё суматошнее, а голоса – всё тоньше. Когда Сонечка потеряла от рыданий голос, Толя присел на краешек кушетки, стал гладить её, лежавшую ничком, по плечу и, как мог, пытался успокоить:
– Соня, душа моя… Может, свечку в церкви за нашего Розеллушку поставить? А?
– Да уж, сказанёшь, мон шер, – хрипела осипшая Сонечка, – теперь-то только свечки и ставить! А что люди? Видел ли кто?
– Я в Интернете всё прошерстил…
– И?
– Никто не видел…
Сонечка с рёвом тонула в подушках. Толе оставалось виновато смотреть в угол, боясь пошевелиться, и только Дуся, как ни в чём ни бывало, вылизывала заднюю лапу на крышке секретера, у опустевшей розелловой клетки…
*****
И вот однажды, к несказанному счастью Антиповых, Розелло вернулся – так же неожиданно и самостоятельно, как и улетел, то бишь: через открытое окно, аки ветер.
Антиповы снова потеряли голову – уже от счастья. Им не хватало слов, чтобы просто выразить друг другу свой неописуемый (вот уж воистину) восторг, какой уж там попугая обучать!
Кажется, Толя даже на один день отпросился с кафедры – занемог по причине непереносимого счастья.
Дуся, отдадим ей должное, тоже удивлялась изрядно. Она снова сидела у клетки и целыми часами разговаривала с Розелло на своём кошачьем языке, и тот, видимо, отвечал ей тем же.
И только самый внимательный глаз уловил бы, что Дуся после каждого розеллова ответа неприятно менялась в лице.
Супруги Антиповы при всей их учёности, конечно, не могли знать, о чём разговаривали между собой кошка и попугай. Мы же, так и быть, посвятим читателя в эту тайну природы.
Попугай Розелло ни о чём не разговаривал, потому что попугаи, как известно, разговаривать в строгом смысле слова, не умеют, а умеют лишь повторять сказанное кем-то другим.
А вот о чём говорила кошка Дуся, которая все эти дни, да и сейчас тоже, казалась на первый взгляд совершенно равнодушной:
– Эх ты, Розелло, Розелло… Я ведь ночами не спала из-за тебя. Пардон, мы, кошки, вообще по ночам не спим. Но ты понял. Переживала я – сильнее этих вот двух. Знаешь, как сердечко болело!
А ты прилетаешь теперь – и я слышу от тебя такие противные слова. Господи, даже повторять их не хочется… Где ты их нахватался? С какой помойки ты их принёс? И главное – с кем обретался, с какими дворнягами сухари делил?..
Людям-то всё равно, им что так «мяу», что эдак – они разницы не видят… Но я, как ты влетел, услышала твою речь – так и села.
Я ведь с тобой, Розеллушка, о жизни беседовала, о детстве, о котячестве своём…
Или помнишь вот? Бабочка в окно залетела однажды – я тебе: «Смотри, Розелло, это – бабочка!». И ты повторяешь… А теперь…
– Мя-я-а-а-у! – истошно орал Розелло будто бы и не своим голосом и глядел на Дусю прямым, каким-то яростным взглядом.
Дуся вздыхала:
– Вот-вот, и я о том же. Хоть бы людей постеснялся…
Дуся оглянулась во все стороны и, никого в комнате не увидев, вздохнула ещё раз:
– Да, ты стал разговорчивей, спору нет. Но лучше бы уж молчал. Таких слов в этом доме ещё от самого заселения никто не произносил, должно быть…
Да что там! Стены краской налились, когда услышали твой жаргон! А впрочем, им-то, людям, всё равно. Ну и…
– Толя, что-то Дуська у нас разболталась, – послышалась Сонечкина жалоба из соседней комнаты.
– Да ладно тебе, – донеслось из другой, будто бы перебросили туда-сюда мячик, – она тоже по нему соскучилась, пускай наговорятся.
– Соскучилась, ага! Хоть бы усом повела… Сидела, как чучундра.
– Чучундр-р-ра! – завопил Розелло, захлёбываясь слюной. – Р-р-ра!
– Гляди-ка! – ахнул кто-то из Антиповых в глубине квартиры. – Заговорил! Да как заговорил!
– Дурное дело нехитрое, – отвечали из другой комнаты.
Дуся вздохнула в третий раз и, спрыгнув с секретера, в глубокой задумчивости отправилась пить воду...