Приметил я его не сразу. Он мало чем отличался от полудиких и вечно голодных деревенских котов, забегавших на мой двор за дармовым угощением. Худой, грязный, его бежевая длинная шерсть с белыми отметинами свалялась, правое ухо было надкусанным, а на морде виднелись шрамы, полученные в кошачьих драках.
Но из многочисленных потасовок он вышел явно победителем. Это чувствовалось и по его наглому поведению, и по тому как он бесцеремонно всегда первым подходил к миске с едой. Другие коты робко стояли в стороне и безропотно ждали пока он насытится.
В начале нового дачного сезона смастерил кормушку: пластмассовую тарелку прибил гвоздём к обрезку массивной доски. Сделал так не только для устойчивости. Различные плошки, пустые консервные банки, в которых первое время выносил остатки своей трапезы, регулярно куда-то бесследно исчезали. Причину этого долго не мог понять.
Но однажды понадобились трубы, которые я давно припрятал под верандой от деревенских «старателей»: мужиков, промышлявших сбором металлолома на выпивку. Тут-то и нашлись все пропавшие миски и банки. Мои четвероногие гости облюбовали это место. Им там пировать было безопасно и комфортно. Утащить туда же пластмассовую миску, прибитую к доске, они не могли.
Кстати, приходили сюда не только местные коты и собаки. Под покровом вечерних сумерек, подтягивались к миске ежи. А днем прилетали сороки. Они мастерски дурили котов, воруя у них из-под носа лакомства, на что нельзя было смотреть без смеха.
Базилио (так я его окрестил за хитрый и наглый характер) быстро освоился в моем дворе и редко его покидал. Он облюбовал себе место под небольшим, наспех сделанным навесом, где хранились доски и всякий строительный хлам. Теперь миска и входная дверь были под его бдительным контролем. Стоило только хлопнуть дверью и выйти на улицу, как сразу под ноги бросался лохматый ком шерсти, он начинал виться под ногами, требовательно мяукать, дескать, не томи, давай скорее то, что вынес.
Но и тогда я еще не смог разглядел уникальность и сообразительность кота Базилио. Меня скорее удивляла его стремление над всеми доминировать. Местные коты уже безропотно ему подчинялись, но этого ему было мало. Он начал отгонять, как он теперь считал, от «своей» миски и собак. Однажды стал свидетелем забавной сценки. Соседский пес по кличке Ухо после короткой, но бурной стычки с Базилио, ретировался под веранду и тем самым оказался в западне. Вырваться оттуда можно было только в двух местах, где остались проемы в кирпичной кладке. Но стоило ему только предпринять попытку к бегству и высунуть свою морду, как он получал серию увесистых прямо-таки боксерских хуков от Базилио. Тогда Ухо бросался к другому проему, но кот уже его и там поджидал. Так и метались с криками и воплями они одного проема к другому. С большим трудом пес вырвался на свободу и после этого «урока вежливости» больше не предпринимал попыток полакомиться из миски, если видел поблизости Базилио.
Рассказал об этом забавном случае соседу, хозяину пса, но тот только натужно улыбнулся и постарался побыстрее уйти. Было видно, что эта ситуация его не смешит, а скорее раздражает. «Переживает за поражение своего сторожевого пса», - подумал тогда. Но я ошибался. Дело было совсем в другом. Сосед, как и многие мужики в деревне, сидел уже несколько лет без работы. Выручала пенсия матери и разовые случайные заработки. Меня и других москвичей-дачников он, как собственно и другие местные, мягко говоря, недолюбливал. Невольно связывая именно с нашим появлением в деревне все свои беды и невзгоды.
Пару раз Базилио пытался и меня, как говорится, «поставить в строй». Такой наглости от кота я не ожидал. Как-то вышел во двор с куском колбасы. Решил перехватить на ходу: времени было мало, а дел строительных по горло. Тут же у моих ног стал увиваться Базилио. Но когда он понял, что лакомый кусок предназначается не ему и вот-вот исчезнет у меня во рту, он с бешенством и шипением бросился на мою ногу с выпушенными когтями. За что тут же получил увесистый пендель. Отброшенный в сторону он и не думал убегать. Изогнулся, удив ленно поднял голову, весь его вид как бы говорил: «Ты кто такой? Разве не я здесь самый главный?» После второй аналогичной выходки и еще более сильного пенделя, он понял, что альфа-самец все-таки я и только тогда смирился. Из этого, казалось бы, проигрыша в положении, он вынес свою пользу. Теперь в моем присутствии он был еще более наглым. Не раздумывая бросался даже на крупных собак. Весь его вид как бы говорил: мол, мы вдвоем здесь быстро порядок наведем. И что удивительно, собаки чувствовали, что я играю на стороне Базилио и поспешно ретировались.
Когда вопросы субординации в нашей «стае» были решены, Базилио полностью мне подчинился. Шутки ради, я стал его дрессировать. Команду «ко мне!» он усвоил быстро и без каких-либо проблем. После этого никаких пошлых «кис-кис» я уже не стал употреблять. Достаточно было в любое время и в любом месте моего достаточно большого дачного участка отдать команду: «Базилио! Ко мне!», как тут же из самых неожиданных мест вылетала и неслась в мою сторону лохматая молния. Это меня забавляло. Потом была выучена команда «але оп!». По которой кот должен был запрыгнуть на указанную мной высоту: стул, верстак или бочку. За свои успехи Базилио получал награду: кусок вареной колбасы. Она ему чертовки нравилась. Но получив лакомство он не сразу начинал его есть. Прежде всего поднимал голову и осматривался по сторонам. Весь его вид говорил: кто еще осмеливается претендовать на мой кусок? И только убедившись, что на горизонте таких смельчаков нет, с урчание принимался за еду.
Я быстро привязался к Базилио. А он ко мне. Где-то прочитал, что коты чрезвычайно редко привязываются к хозяину, чаще всего - к жилью. Но Базилио оказался именно этим редким случаем. Он привязался ко мне со всей своей кошачьей преданностью и стал моим неразлучным спутником. Даже в туалете нельзя было уединиться. Он шел следом и пытался своими когтями открыть дверь. В первый раз, когда это произошло, я даже немого испугался. Один на даче и вдруг кто-то бесцеремонно ломится в туалет…
Базилио особенно любил лежать на моем стуле в «коморке папы Карло»: так я в шутку называл свою подсобку с инструментом и верстаком. С этой высоты он зорко наблюдал за происходящим. Любые попытки соседских котов приблизится ко мне тотчас им резко пресекались.
Не отходил он от меня даже тогда, когда я работал с каким-нибудь шумным инструментом. Режу какую-нибудь железку «болгаркой», летят искры веером, раздаётся жуткий свист и скрежет, а Базилио хоть бы хны. Больше того, даже сварочный аппарат не мог заставить его убежать, бросить меня. Он только отворачивался от нестерпимо яркого света, прижимал уши, но не уходил. Но стоило мне как-то раз погладил чужого кота, как Базилио обиженно ушел, и его не было целые сутки.
Каждое утром вместе со мной Базилио шел в сад на прогулку. Я срывал какую-нибудь ягоду и кидал её в рот: после сна хотелось съесть какую-нибудь кислинку. Базилио же точил когти о столбик калитки. Затем мы так же вместе не спеша шли к дому завтракать. Вечером он сопровождал меня, когда я закрывал ставни дома, а потом вместе со мной шел на скамейку в сад смотреть закат солнца. Причем он не лез на руки, как делают легкомысленные и избалованные городские коты, он с достоинством садился рядом со мной на лавку и тоже смотрел как красный диск солнца скатывается за горизонт. В эти тихие вечерние минуты, когда природа замирает и птицы перестают петь, хорошо думать о прожитом, о несбывшихся надеждах и тех немногочисленных днях (уже сосчитанных Богом), что осталось жить на этой земле. О чем-то своем, кошачьем, наверное, думал и Базилио. Я слышал его ровное дыхание и от этого соседства мне становилось тепло и радостно на душе.
Иногда я брал его на руки. Слышал, что якобы коты имеют свойство снижать артериальное давление. Он с благодарностью урчал и засыпал. И мне, действительно, становилось лучше...
Такому взаимному сближению способствовали не только моё одиночество, но и особое положение в деревне. И хотя я старался всегда быть максимально вежливым и дружелюбным с соседями, но между нами незримо стояла стена. Кратко её можно описать такими словами: «Москвичи, зажрались.
Понаехали, все скупили. От них житья нет». И никакими здравыми рассуждениями, фактами нельзя было это опровергнуть. Москвичи, в сознании сельчан, были виноваты во всех бедах, свалившихся на их голову в постсоветское время: «Что ж вы там, в Москве, ничего не делаете. Купил вас, видно, всех большой пенсией Лужков».
Живут люди в деревне бедно. И хотя находится она всего в ста пятидесяти километров от кольцевой московской дороги, здесь все убого и заброшено, как и в самой далекой российской глубинке. Работы (то есть дело за которое можно получать зарплату), понятно нет никакой, а работы по хозяйству, если не лениться, много – спину некогда разогнуть. Но что эта работа дает? На одном огороде прожить, конечно, можно, но, ох, как нелегко. Как говорил мой отец, во время войны познавший все прелести кормежки и обеспечения в тыловом учебном полку: «умереть не умрешь, но прыгать не будешь». (Батю призвали в 1944 году, когда ему было всего лишь 17 лет) …
Грустно об этом говорить, но разучились мужики работать. Больше пьют. На бабах еще кое какое хозяйство держится. Но коров перестали держать, хотя вокруг брошенные и ныне непаханые бывшие колхозные поля. Зеленое море травы. Покупают молоко, бодяжное пальмовым маслом, в сельмаге. Так проще. Когда я смотрю на эти заброшенные земли в центре России, и вспоминаю о так называемом «дальневосточном гектаре» бесплатной земли, - то мне хочется грязно выругаться. Что это? Глупость? Издевательство над здравым смыслом? Или просто новая иезуитская схема воровства? Много ли будет желающих закопать свои кровные денежки на дальневосточном «поле чудес»? И надо ли манить людей в тайгу, когда здесь, в средней полосе России, пахотные земли зарастают сорняком?
Вот у нашего села стоят огромные остовы заброшенных коровников: стекла разбиты, крыша зияет дырами. А вокруг трава выше человеческого роста и уже кое-где деревца кленов и березки. Слышал, что ферма эта принадлежала колхозу. Потом её неоднократно продавали и покупали, но ни один новый хозяин ничего не смог восстановить. Теперь это зона промысла местных «сталкеров», где они воруют все, что еще можно украсть: железо, шифер, утеплитель: листы старой уже черной и ужасно едкой стекловаты...
У единственной коровы на другом конца деревни все молоко расписано до грамма. Баба Марина продает молоко дачникам-москвичам. Свои, деревенские, покупают реже: дорого. Мне с большим трудом удалось попасть в список счастливчиков. По четвергам я стал на велосипеде ездить на край села к вечерней дойке. Покупал три литра парного молока с пушистой пенкой.
Возвращался и у калитки меня неизменно встречал Базилио. Он чувствовал: будет угощение. Ему всегда наливал в плошку молока и крошил туда белого хлеба. Розовый шершавый язычок кота с жадностью и очень проворно осушал плошку от молока и с брезгливостью оставлял хлеб. Его он тоже съест, но позже, когда проголодается. Я же почти залпом выпивал треть, а то и половину трёхлитровой банки парного молока. А остаток растягивал на всю неделю, до следующего четверга. По такому случаю, я обязательно выпекал свежий хлеб в своей простенькой, но добротной хлебопечке, купленной на распродаже. Хлеб в ней получался очень вкусный, с аппетитной хрустящей корочкой. Её-то я и съедал в первую очередь с парным молоком.
Работы нет и в соседнем с деревней небольшом городке. Единственный химзавод, в советское время дававший всем работу и средства к существованию, давно пребывает в пограничном состоянии: ни жив, ни мертв. Частично разграблен, частично приватизирован. Хотя, честно сказать, разницу между этими двумя вариантами я не вижу, подозреваю что её могут уловить только ушлые юристы. Сладкие песни «перестройщиков» про то, что если у завода будет конкретный хозяин, то дела сразу пойдут в гору, почему-то быстро забылись. Кто был у власти, бессовестно хапанул себе бывшую общественную собственность и, как с завистью сказал знакомый мне местный безработный Витя, - «Сильно поднялся на казенном спирте». Сколько на этом же спирте мужиком сгорело история умалчивает.
Сейчас в деревне только один мужик непьющий. Зовут его Михаил, он лет двадцать назад завязал и держится до сих пор. Можно сказать, не человек, а местная достопримечательность. Остальные пьют много и часто. В первый год, когда я только начал обустраиваться на участке, отбоя не было от желающих подзаработать. Михаил пытался из этих алкашей сколотить что-то похожее на бригаду. Они все были у него – непьющего и работящего - в долгах как в шелках. Вот он и искал им возможность заработка и тем самым надеялся вернуть своё.
Поэтому деньги за выполненную работу просил давать только ему лично. А он уже вел свои счеты-перерасчеты с членами бригады. Но толку от такого неорабовледельческого строя было мало. Отрабатывать свои долги (то есть по факту работать бесплатно) никто не хотел. Мне запомнился один весьма колоритный «работяга» Коля: невысокий щуплый с серым от пьянства лицом. Он приходил каждое утро, осматривал участок работы, глубоком ысленно говорил: «Надо браться». Потом разворачивался и уходил вновь пить самогон.
И хотя расценки Михаил называл московские, но работала его бригада из рук вон плохо. Все, что они «на ваяли» вскоре пришлось переделывать самому. И в конце концов я отказался от их помощи, что дало повод к новым пересудам на злободневную местную тему «москвичи зажрались».
Каждый раз, к осени, Базилио поправлялся. Его шерсть каким-то непонятным образом очищалась и приобретала другой оттенок: кофе с молоком. Он становился пушистым и красивым котом. Вскоре я узнал, что у Базилио есть хозяин. Его дом стоял невдалеке у заросшего тиной прудика. Звали его Владимир. Когда нужно было по каким-либо делам отлучиться в Москву, надеялся, что Базилио вернется к нему. «Мы в ответе, за тех, кого приручили» - эта фраза невольно вспоминалась при отъезде. Чтобы как-то успокоить свою совесть, насыпал в миску сухой корм, кидал хлеб. Но эти крохи могли спасти от голода лишь на несколько дней. А потом – вольная охота и надежда на доброту хозяина-Владимира. Но надежда эта была весьма слабой. Мой сосед как-то пересказал мне его слова: «Я всегда знаю, когда твой дачник здесь, а когда в Москве. Мой котяра-сучара продался за колбасу. Приходит домой только когда москвича нет на месте. Предатель!».
Так продолжалось несколько лет. На зиму я уезжал в Москву, поближе к теплой батарее, а своего друга бросал на произвол судьбы. Не сказать, что это мне давалось легко. Угрызения совести я чувствовал каждый раз. Но от мысли взять Базилио с собой в квартиру, пришлось отказаться по нескольким причинам. То, что кот был не мой и имел законного хозяина, была самой малой из проблем. Я думал, что с легкостью смогу его купить или, в крайнем случае… украсть.
Главным препятствием было другое обстоятельство. Базилио, выросший на воле, панически боялся человеческого жилья. Как-то я решил посмотреть на его реакцию и принес его на второй этаж своего дома. Стоило мне отпустить его с рук, как Базилио в панике пулей метнулся к двери. В самом дверном проеме он остановился, обернулся и весь его испуганный и взъерошенный вид красноречивее всяких слов говорил: «Ты что стоишь! Скорее бежим отсюда, а то веника получим!»
Как и где он зимовал не знаю. Но каждую весну я возвращался и тут же, как из-под земли, появлялся Базилио. Он был худой, грязный и больной. Но на моих харчах он быстро восстанавливал форму и вид. Я даже купил специальную расческу, и он с большим удовольствием запрыгивал ко мне на колени, чтобы я его расчесывал. Ему это нравилось. Однажды увидел за ухом Базилио огромного клеща. Он сильно впился в кожу и оторвать его не сразу удалось. Было видно, как коту больно, но он верил мне и потому терпел, понимал, что я хочу помочь.
Пару раз Базилио все-таки пропадал на несколько дней. Я очень скучал. В эти дни было такое ощущение, что мой двор опустел. Вскоре выяснилась причина его отсутствия. Причиной оказалась довольно симпатичная молодая кошечка. Базилио привел её к миске подкормиться. А может быть и познакомить меня захотел со своей подружкой. Увидев меня, гостья хотела было сразу пуститься наутек, но Базилио её удержал и чуть ли не силой стал толкать к миске.
Прошлым летом мне пришлось на пару недель отъехать в Москву. Когда вернулся, Базилио негде не было. Только через пару дней он появился очень больной. Не его шее вздулся страшный нарыв величиной с куриное яйцо. Он ходил за мной и жалобно мяукал. А я не знал, чем ему помочь.
Не мог понять, как он получил эту рану. То ли его кто-то со всей дури пнул ногой, то ли укусила собака и пошло нагноение. Смотреть на страдание кота не было сил. Я уже хотел было отвезти его в ветлечебницу, но нарыв прорвался и Базилио пошел на поправку. Тогда я не придал большого значения этому случаю. А зря…
Прошлой осень, когда землю накрыли холодные дожди, деревья скинули листву и все вокруг стало голо, печально и тоскливо, я засобирался в Москву. Грузил машину всяким нужным барахлом и дарами природы с огорода. Кунг был открыт, и вдруг я увидел, что там, на моей старой куртке, калачиком свернулся очень грустный Базилио. Это было странно: он никогда до этого и близко не подходил к машине. Неужели чувствует разлуку?
На этот раз я не стал надеяться на доброту, как говорится, юридического хозяина Базилио. Предателей, как известно, не кормят. А Владимир именно так теперь относился к своему коту. Поэтому оставил мешок сухого корма и дал немного денег своей соседке: доброй и набожной женщине. Просил присмотреть за котом.
Но хлопоты мои были напрасны. Базилио исчез. Последний раз Лида видела и кормила его под новый год… Куда он делся потом неизвестно до сего дня. Может умер от старости? Может замерз? Может не перенес расставания и холодной зимы? Все может быть…
…Но когда я ловлю на себе недобрые взгляды сельчан, у меня возникает другая версия: а не на нем ли кто-то выместил всю свою злость на «зажравшихся москвичей»? Не меня ли с ненавистью вспоминал тот неизвестный, кто зимним холодным вечером бросил на снег корку хлеба. Подманил голодного кота, а потом со всей силы рубанул по худому загривку Базилио толстым черенком от лопаты…
Василий Михайлович Зюбин,
полковник запаса, военный корреспондент,
член Союза писателей России