Школа-семилетка, или, как тогда называли, «неполная средняя», пряталась за аллеями вековых лип и берёз с грачиными гнёздами на вершинах. С утра, к девяти, с шумом и гамом подходили сюда мальчишки из дальних деревень - Костеневки, Липок, Борзыни, Яндовой. После уроков начинались долгие городошные сражения, игры на волейбольной площадке, беготня. И вот этот налаженный школьный быт сразу изменился. Началась война.
Быстро пустело теперь школьное здание. Старшим хватало отцовской работы дома, младшие побаивались поздно возвращаться одни и тоже быстро складывали портфели и сумки. Мы с братом смотрели, как запирает школу техничка тётя Дуня, а потом садились на порог дома и ждали мать, которая уходила в какую-нибудь деревню менять вещи на продукты.
Быстро надвигались осенние сумерки.
Мне навсегда запомнилась эта молчаливая темнота, домик у закрытой, вымершей школы и во все стороны – одинаковая непросветная темень – ни огонька, ни отблеска звезды.
Вот в такую осеннюю ночь, когда мать только что загасила керосинувую лампу, что-то глухо стукнуло в сенях у двери. Мы подняли головы, но за дверью было тихо.
- Кто там? – спросила мать.
Молчание. Взяв лампу, мать с опаской тронула дверь. Из-за её спины я заглянул в открывшийся проём. На полу, прижавшись к половице и подобрав под себя лапы, замерла огромная серая кошка. Длинная дымчатая шерсть на её боках свалялась, тут и там нацеплялись репейники и колючки, а глаза при свете лампы сверкали недобро. Или так мне казалось.
- Приблудная, - сказала мать. – Из Вязников, наверное. Кормить-то теперь нечем – вот и уносят хозяева в лес… Нам-то она тоже не годится – вон какая громадина! Такая сколько съест!
Кошка, видимо, измучившаяся в поисках человеческого жилья, не двигалась – как замерла в углу, так и лежала с подобранными под живот лапами.
- Что с тобой делать? – усомнилась мать. – Нет, всё-таки гнать придётся… Велика… Да и не бешеная ли? Вон как глазищи горят…
Надо сказать, что у нас совсем не было кошки, и частенько, засыпая, мы слышали мышиные игры за обоями у своей кровати.
- А может, оставить? – вслух размышляла мать. – Может, прокормится? Если не ленивая – мышей тут вдоволь… А?
И мать взяла в руки мешок и накрыла им гостью. Та не сопротивлялась. Через пятнадцать минут, вымытая в тазу и расчесанная редким гребнем, кошка юркнула на печку и спряталась там за грудой старых валенок.
Гостья оказалась на редкость самостоятельной и практичной. Лишь изредка для приличия лакала она подбеленные щи из баночки. В основном же добывала пропитание собственными силами.
Утром, когда мы просыпались в выстывшей избе и выходили на крыльцо, у завалинки уже была выставлена коллекция лесной мелочи: тут и чёрные кроты, и мыши, и рыжие крысы, и даже юркие землеройки. Кротов и землероек она никогда не ела, а ловила, видимо, только из развлечения. Мышей же ловила мастерски и помногу. Мать, ворча, каждый раз зарывала лопатой эти кошачьи излишки. Дома же добытчица превращалась в обычную ласковую кошку – мурлыкала на коленях, подставляла ухо или просто грелась на печке.
Следующим летом стало особенно голодно. Давно кончились все прошлогодние запасы, до нового урожая было ещё далеко, разная живность в деревнях повывелась. Да и какой хозяин будет переводить скотину в середине лета?
Брат быстро сдавал. Да и я частенько просыпался с головокружением и головной болью и снова ложился, дожидаясь, когда вернётся с уроков мать. Одряхлевший фельдшер, заглянув к нам, начал было писать на бумажке какой-то рецепт, но потом махнул рукой и направился к двери:
- Да что там эти порошки… Соку морковного бы им надо… А может, и не соку – чашку бульона мясного.
Он опять махнул рукой – у него тоже было двое сыновей, и они тоже давно не видели этого самого бульона.
Мать ещё раз перерыла шкаф и сундук. Всё, что поценнее: часы, отцовские костюмы, швейная машинка, было уже выменяно на продукты. Вернулась она поздно и, видно, ни с чем.
А утром случилось непредвиденное. Когда мать по обыкновению растапливала печку, ворча и что-то прикидывая про себя, наша серая кошка показалась в дверях. В зубах у неё билась рябая птица.
- Ишь ты, ловит… - посмотрела на добычу мать. – Мышей, что ли, мало тебе? За птиц принялась! Вот я тебя за ухо оттаскаю – будешь знать! Постой-ка! А ведь это куропатка! Отец их раньше штук по шесть приносил с охоты!
В этот день мы с братом с удовольствием ели бульон из куропатки, ели ложка в ложку, присматривая друг за другом, соблюдается ли справедливость при делёжке порций.
И так повторялось регулярно, через день: мать растапливала русскую печку, в дверях появлялась наша серая кошка и бросала у порога бьющуюся живую птицу.
Видимо, в выводке было двенадцать куропаток, потому что двенадцать раз повторялась эта история, и двенадцать раз мы с братом получали порции дымящегося вкусного бульона, блестевшего жёлтыми звёздочками жира.
Мне и сейчас кажется, что то трудное лето мы пережили с помощью приблудившейся охотницы-кошки. Ну а дальше пошло проще: получили вести от вышедшего из окружения отца, на вскопанной целине у нашего домика созрел первый урожай, появилась и корова Ветка. Вместе с нами порцию парного молока получала теперь дымчатая кошка. Она долго жила у нас – всю войну.
Я многое перезабыл из тех далёких дней. Вот не помню – как мы звали эту кошку – Мурка? Машка? Но историю с куропатками я помню как сейчас и рассказал её, не прибавив ни одного лишнего слова.
Автор – Ю. Ерофеев.
