Федьку Антон отдал по объявлению.
Целый день сочинял, писатель. Даже в словарь заглянул, синонимы к красоте его британской подбирая. И шикарный-то он, Федька, и бесподобный!
И сам бы с таким до старости жил, горя не зная.
Только вот – аллергия…
Десять лет не было. А сейчас вдруг появилась. Поэтому, мол, и пристраивает. От сердца вроде как отрывает. А тому, кто первым придет – еще и мешок корма подарит! И денег немного даст. На первый, так сказать, месяц.
На следующий день сразу и пришли. Вечером, как стемнело. Позвонили в звонок. Поздоровались. Пару слов о том, о сем сказали и были таковы...
А чего тянуть-то? В одной руке переноска, в другой корм. В кармане купюры. Простая сделка. Плёвая.
И совесть молчит. Пристроил же. Не выбросил. И даже вон – на приданое не поскупился.
Жалко, конечно, десять лет вместе. Но будущая жена – Наташка, аллергия то есть, сразу понять дала: или она или кот!
Какой уж тут выбор? Разрешилось и ладно.
А то, что Федька осип от плача... Что дверцу переноски, разлуку чуя, когтями драл до беспамятства…
Ну так и ему, Антону, тоже тяжело. Так тяжело, что даже к окошку подойти, последний взгляд на Федьку бросить, сил не нашлось. Как упал на диван, аллергию свою обнял, так и забылся тут же. Уж больно сериал интересный попался, не оторваться!
А Федька-то тем временем дрожал зайцем пуганым. Сжимался весь. Кукожился на дне переноски шатающейся. Звал хриплым своим голосом хозяина. Верил.
И когда из подъезда вынесли – верил. И когда двор быстрым, вороватым шагом пересекали.
И даже когда пластмассовая переноска вместе с ошалевшим на ее дне Федькой кубарем в кусты полетела – тоже верил. Каждым мявом своим сиплым, каждым судорожным вздохом хозяина звать продолжал. Хоть и понял уже, бедовый, всё. Понял.
Да вот только принять не мог…
*****
Алька из квартиры стрелой вылетела. Как была в футболке да штанах пижамных, так в них в подъезд и бросилась!
Как только тапочки-то не потеряла, через три ступеньки с третьего по первый этаж козой перескакивая. Плечо вот об дверь, на улицу ведущую, отбила, не успела затормозить, разогнавшись.
Но то мелочи. Не до них. Двор бы скорее пересечь, и на колени...
А темнота все гуще. И не разглядеть в ней ничего.
Пусть.
Она, Алька, на ощупь. Место точно это. Из её окна хорошо просматривается. И кусты вот высокие. А вот и серый, почти слившийся с темнотой, бок переноски.
Не ошиблась значит. Не показалось. Алька даже дыхание затаила, замочек на дверке пальцами нащупывая.
Только бы пустая… Только бы. Ведь не может же…?!
Может, оказалось! И даже есть. Прямо здесь и сейчас есть. И переноска есть, и кот в ней. И подлость людская, запахом гнили и чужих страданий отдающая, здесь же.
Алька от этого всего на очередном выдохе даже глаза на минуту закрыла, негодование со дна души волною хлынувшее, подавляя.
Не до этого сейчас. Вызвериться и потом успеет.
А пока вот. Рукой. Аккуратно. Прямо в шерсть плюшевую…
Живой! Дышит! Мяукать вот даже пытается! Хоть и дрожит, переноска по земле ходуном, как при землетрясении, ходит.
Ничего. Не страшно. Она, Алька, рядом уже. Все хорошо будет...
*****
- Федь, ну ты чего, родной? Ну хоть кусочек-то съешь? Хоть крошечку…
Вот уже больше часа уговаривала Алька кота покушать. И пакетики с кормом разные открывала, и мясца вареного ,на блюдечке мелко порезанного, под нос сморщенный подсовывала.
И даже вот строго настрого запрещенной врачом ряженки. Чуть-чуть совсем, ложечку. Но Федька и ложечку не стал. Отвернулся к стене мордой серой, усы серебристые нитками свесил и совсем затих.
Алька только вздохнула тяжело. Устало вздохнула. Обречённо как-то.
Третий месяц Федька у нее живет. Ухожен, обласкан. Шёрстка расчёсана, когти подстрижены. Миска кормом всегда до краев наполнена…
Все есть. А чего нет, Алька ужом извернется – достанет.
Только вот Федьке ничего не хочется. Ни еды вкусной, ни заботы Алькиной. Хорошо хоть раз за день к миске подойдет, а бывает и вовсе…
От хваленых британских боков одна тень осталась. Шерсть из плюшевой блестящей шубы в серую, линялую тряпку превратилась. Глазищи из желтых фонарей – в тусклые лампочки.
Алька иной раз взглянет в них и у самой слёзы наворачиваются. А чем помочь, как вытащить – не знает.
Они с Иваном, доктором звериным, к которому она Федьку, от еды отказывающегося, уже не один раз носила, чего только ни делали! Чем только настроение упрямцу серому, жить расхотевшему, поднять ни пытались...
Только с Федьки все их потуги – как с гуся вода. Бесполезные все.
Хорошо вот болячки, на фоне тоски этой кошачьей как грибы по осени повылезшие, лечению поддавались. А вот остальное…
Хоть взаправду на поклон к старому хозяину иди. Помощи проси.
Да только у Альки язык не поворачивается. Как вспомнит она тот вечер злосчастный! Как задышит опять часто-часто!
Она, Алька, ведь тогда Федьку, Антоновского кота, сразу узнала. Вот как дома из переноски, в ком серый сжавшегося, вытащила, так и ахнула сразу – Федя?!
И даже было к соседу, с которым с детства приятелями были, бросилась рассказать, какое несчастье с его другом приключилось. Какая несправедливость дикая…
Да только вдруг остановилась. Федьку дрожащего к себе прижала. Задумалась. И поняла, что сам-то кот в переноску вряд ли бы забрался.
А значит…
К Антону Алька, конечно, потом сбегала. Так сказать,заглянула на огонек по-соседски. Пирог вот даже на тарелке принесла. Испекла вроде как сегодня, а одна не осилю – вот и занесла угостить, чем не повод?
Заодно и с Наташкой познакомилась и, делано удивившись, о коте Федьке спросила. Мол не видно его что-то, не приболел ли?
А там и узнала – отдали. А кому, чего? Какая разница? Не на улицу же выкинули. У них все равно ухаживать за ним времени нет – в отпуск собрались. В Турцию. А потом свадьба, дети…
Не до него, в общем. Поэтому вот и пристроили. Позаботились. Не выбросили. Что они, звери что ли?!
Алька только покивала. Не звери, нет. Человеки. Человечищи даже. На приданое, вон, заботливые, не поскупились – одно благородство в крови, не иначе.
Только вот почему-то чай рядом с такими пить – глоток в горло не лезет. И Алька не стала. Свернула разговор скоренько и за порог.
А про то, что Федька, ими неизвестно кому пристроенный, у нее со вчерашнего вечера – ни словом ни обмолвилась. Зачем?
Хозяевам бывшим все равно. А уж им-то с Федькой и подавно рассказывать не пристало.
А теперь вот припекло. Пригорело, как говорят. Хоть бросай всё и действительно на поклон иди.
И про ночи бессонные, рядом с котом плачущим, рассказывай, и про капельницы поддерживающие. И про впалые, совсем потускневшие бока…
И Алька решилась. Что ее неприязнь по сравнению с Федькиной жизнью? Так, шелуха одна!
Потому и стояла она сейчас у соседской квартиры. Звонила в звонок до упора. Минуту. Вторую. Третью…
И на следующий день тоже звонила. И через неделю…
Только нет никого. И вернутся ли - неизвестно.
А Федьки вот тоже почти нет. Тень одна осталась. Лежит целыми днями. Вздыхает. Будто не десять лет ему, а все двадцать.
Будто последние вздохи преданная душа кошачья из себя выдавливает. И никто не возьмется предсказать, сколько их, этих вздохов, еще в нем осталось…
*****
Иван Альке позвонил за полночь. Пока смена, пока пациенты. Пока хозяева взбалмошные. Третий гудок в склоненное к плечу ухо прозвучал, когда доктор на время глянуть додумался.
Выругался, конечно. Отбой нажал. Да только секунды не прошло, как Алька сама перезвонила.
Разговор какой-то скомканный вышел. Быстрый. Всё ж не друзья, не родственники по ночам лясы точить. Так – единомышленники.
За одно дело радеют. Пусть бы и перепробовали уже всё. А сейчас вот какое случилось! Фимочка. Не кошка еще – котёнок.
Принесли на осмотр и сбежали. А она плачет. Тоскует в боксе.
Да и начальство…
Вот Иван и подумал, а вдруг? Встряхнут друг друга два существа преданных. Да и взрослые коты, они с котятами говорят лучше…
Не насовсем, конечно, на время. Пока он Фимке новый дом найдет…
Алька только и вздохнула в трубку. Чем чёрт не шутит, сказала. Неси. Всё равно другого ничего, Федьку способного к жизни вернуть, на ум не приходит.
И потянулись недели. Первая, вторая, третья…
Пока знакомились, пока присматривались. Пока потухшие почти глазищи кошачьи жёлтые яркими фонарями разгорались.
Алька только и успевала, что диву даваться. Маленькая Фимочка и правда лекарством хоть куда оказалась.
Как насела всей своей непосредственностью котячей на ошалевшего от такого напора, совсем отчаявшегося кота. Как боднула, да не по разу, ввалившиеся плюшевые щёки…
А потом ещё и спать повадилась не на купленной для неё мягонькой лежанке, а исключительно на костлявом, совершенно такому соседству не способном сопротивляться, Федьке.
А там и миска одна на двоих стала. И подоконник любимый, и плед.
И Алька...
И зажили втроём, хорошо же. Весело. Так, как и должно быть!
И бока британские плюшевые округлились, и щеки, когда-то впалые, скоро любого хомяка посрамят. И мурчание Федькино – не погребальным колоколом теперь звучит, а самым что ни на есть задорным канканом.
А Ивану так и сказано – никаких поисков. Нашел дом Фимочке. Справился. Лучше вот на чай с котами теперь пусть заглядывает.
Алька такому гостю только рада будет.
И, наверное, закончиться бы на этом истории этой. Поставить точку. Провести ладонью по вновь ставшим мягкими и плюшевыми серым бокам.
Да только…
С Антоном Алька столкнулась в подъезде. В магазин бежала, наспех накинув на плечи бежевое пальто. На лице улыбка. В мыслях Иван, в выходные на чай прийти согласившийся. Цветочный аромат духов, как шлейф за спиной стелется.
А Антон угрюмый. Неопрятный какой-то. Ногу на ступеньки ставит неправильно. Подволакивает будто. Бутылка вот в руке. И алкоголем за версту несет.
И нет бы качнуться в сторону. Уступить дорогу.
А он, напротив, к перилам привалился. Вторая рука к стене. Не человек – шлагбаум.
Алька даже растерялась по первости. Испугалась почти. А потом пригляделась. Задумалась.
И круги тёмные под глазами подметила, и хромоту. И взяла уверенно за руку пошатывающегося. До двери входной, у которой не так давно минутами стояла, на звонок нажимая, проводила.
А бутылку забрала – выкинет по дороге. Нечего тут непотребство разводить. Не алкаш какой. Не выпивоха.
И зайти вот ещё пообещала. Потом. На днях. Хоть и зареклась было…
Только дома ведь Федька, умирать передумавший. И Фимочка. И Иван вот в выходные на чай придёт…
И Алька, она за счастье это, самую капельку, крошечку, наверное, Антону тоже обязана. Да и соседи всё-таки. Приятели.
А потому - пирог опять. Тёплый ещё. Только чай в кружках остыл почти.
А Антон дёрганый. И не пьёт совсем. Говорит только.
И про измену. И про драку. И про планы на жизнь, разом рухнувшие. И про то, что отпуск не отпуск – разочарование одно. И про «навалилось всё разом».
И водитель какой-то на красный проехал. А он, Антон, хромой вот теперь. Поправится ли когда – неизвестно.
И про жизнь распланированную, что как-то разом вся в тартарары покатилась.
И про Федьку, которого, как подлец какой-то, предал тогда. Променял. Из жизни выбросил. Он ведь даже телефона тогда не взял. Адреса…
Что уж теперь.
А пирог у Альки вкусный. И чай она на соседской плите умело подогрела. И на все «как?» и «почему?» Антоновские улыбалась только устало.
Не обречённо, как когда-то с Федькой, не безнадёжно.
Подумаешь хромота, сказала. И отпуск не удался. И Наташка – не жена, а так. Эпизод в жизни.
Человек – он на то и человек, чтоб на ошибках своих учиться. И если правильно научишься, то всё ещё будет. Судьба обязательно даст второй шанс.
А Федька…
У Федьки всё хорошо! Она, Алька – точно уверена!