«Этот взгляд». Гектор Шульц
Я люблю животных. Они лучше людей. Они неспособны предавать тех, кого любят. В их чувствах и эмоциях нет лжи и фальши. Только правда. Они радуются каждому ласковому прикосновению, каждой улыбке и каждому доброму слову. И грустят, когда их не замечают. Они никогда не скажут, что чувствуют, но об этом легко поведает их взгляд.
Через мои руки прошли тысячи собак и кошек. Работа у меня такая, с животными возиться. Но мне нравится. Я помню каждую зверюшку, которую держал в руках. Особенно первую. Ей была трехцветная кошка. Породистая, своенравная и грозная.
Когда я впервые увидел её, то почему-то сразу понял, что с ней будет нелегко. Она вцепилась в плечо хозяйки и не хотела идти ко мне на руки. Она шипела на меня, прижимала уши к голове и злобно ворчала, буравя огромными янтарными глазами. Стоило протянуть к ней руку, как она сразу била лапой, а затем настороженно следила за моей реакцией. Она подпустила меня к себе только на третий день. Лениво прищурилась, когда я вновь протянул к ней руку, и позволила почесать себя за ухом. Она тихо мурлыкала, наслаждаясь лаской, и слабо помахивала хвостом, если я прекращал её чесать. Животных не обманешь показной лаской. Они чувствуют. Все чувствуют. Помню, я присел на корточки и наклонился к ней. Она не убежала. Лишь слабо дотронулась до моей руки мягкой лапой и вздохнула. Совсем, как человек. Тогда я взял её на руки и посмотрел на хозяйку, но та отвернулась. Кошка заметила это и тихо мяукнула, привлекая её внимание, но хозяйка медленно ушла в другую комнату, оставив её наедине со мной. Тогда я впервые увидел этот взгляд. Сначала в нем проскользнуло удивление, мол: «Хозяйка! Куда ты? А как же я?», а потом в нем появилась боль. Всего на секунду, но появилась. На смену боли пришло понимание. Кошка не мурлыкала, когда я гладил её, не мотала хвостом. Она просто лежала у меня на руках, тихо посапывая и внимательно смотря на комнату, в которой скрылась хозяйка. Когда я уходил, держа кошку в руках, она еще раз подняла голову и тихо мяукнула, надеясь на ответ. Но ей никто не ответил.
И если кошка была гордой и своенравной, то дрожащий маленький щенок, которого я случайно нашел возле мусорных баков, был полной противоположностью. Он сразу же запрыгнул ко мне на руки, ткнулся мокрым носом в ладонь и, задрожав от холода, с радостью зарылся в шерстяной шарф, в который я его замотал. Его назвали Рудольфом, а я звал его Рудик. Рудольфами зовут больших собак, с мудрыми глазами и мощными лапами, а этот маленький трусишка был Рудиком. Испуганным, замерзшим и усталым.
Его хозяин просто бросил картонную коробку из-под китайской лапши возле баков и ушел, даже не оглянувшись. Он слышал, как скребется Рудик, и как скулит, зовя хозяина. Но он просто ушел, тут же забыв о малыше, который замерзал в холодной коробке с надписью «Рудольф». Разве можно просто так взять и вычеркнуть из памяти живое существо?
Я помню всех. И озорную шелти по кличке Фокси, которая любила до дрожи хвоста печеночные галеты. И вальяжного английского бульдога Чарльза, который игнорировал уменьшительно-ласкательные производные своего имени и больше всего на свете любил спать. И неугомонного персидского кота Левонтия, обожавшего охотиться на домашние растения и постоянно ронявшего старый кактус, потому что тот кололся. Я помню всех. Помню их характер, их лай и мяуканье. И их взгляд, когда я приходил.
Мопс Тюля безумно любил гулять, несмотря на флегматичность, приписываемую его породе. Дома он чаще всего лежал на собственной подушке и оживал дважды в день, когда его звали кушать. А на улице он преображался. Куда только девалась лень. Мопс кругами носился за бабочками и другими собаками, катался по траве, радостно тявкая и, потеряв хозяина, вертел головой и подбегал к прохожим.
Увидев меня, он тут же бросился ко мне на руки. Обслюнявил лицо и, широко открыв рот, высунул язык. Я рассмеялся, когда Тюля принялся кататься по траве, а потом резко вскочил и бросился к хозяину, сидящему на лавочке. Он скакал вокруг паренька, оглашая улицу веселым лаем, но хозяин, уткнувшись в мобильный телефон, не замечал радости своего питомца. Когда я поманил его, он тут же подбежал ко мне, а в глазах его я увидел грусть. Мопс тяжело вздохнул, когда я взял его на руки. Он не понимал, куда я несу его. Не понимал, почему хозяин это позволяет. В этот момент его взгляд изменился. В нем вспыхнуло удивление, а сдавленный стон, который издал пес, заставил меня прослезиться. Он звал паренька, а тот сидел на лавочке, погруженный в телефон и ничего не видел. Пес вырывался, но я держал его крепко и успокаивал поглаживаниями. На мгновение он снова посмотрел на хозяина, а потом заглянул в мои глаза. «Как? Куда без него? Хозяин, посмотри! Почему ты не смотришь на меня?!» - кричал этот взгляд, а потом он угас и стал равнодушным.
Старый кот Фимка, матерый шотландец с большими гордыми глазищами. Он, как и подобает его породе, встретил меня сдержанно и подчеркнуто холодно. Он не замурлыкал, когда я погладил его. Не мяукнул, когда я взял его на руки. Лишь слабо фыркнул, когда ко мне подошла девочка в синем платье. Она погладила кота по шерстке, а он ласково посмотрел на неё и, казалось, улыбнулся. В этот миг он простил ей все – и когда его за хвост таскали, и как веником за проделки пугали. Его взгляд был добрым. Кот зажмурился, когда девочка почесала его за ухом, и запел свою колыбельную, которую пел ей на протяжении шести лет, когда она засыпала. Я позволил коту допеть, а потом ушел. Фимка лишь раз оглянулся на прощание, впился коготками мне в руку и закрыл глаза.
Каждый из них был со своим характером. Гордый, грозный, ленивый или веселый. Каждый из них менялся, когда я приходил и брал их на руки. Они смотрели на хозяев одинаково. Лишь у некоторых взгляд лучился радостью, когда я приходил. Они сами прыгали ко мне и торопили. Мурлыкали, царапали, тявкали и гавкали, подгоняя меня. «Иди!», говорили они. «Отнеси нас к ним».
Я относил их на большой цветущий луг, где царит вечная весна, а солнце такое ласковое, что улыбка сама по себе возникает на лице. Где по бирюзовому небу бегут лишь веселые белые облака, и нет и намека на мрачные тучи. Где ждут те, кто их любит.
Я тоже любил. Любил смотреть, как радуются животные и их хозяева, обретая друг друга после долгой разлуки. Любил наблюдать за слезами счастья, искренним смехом и радостью. Любил слушать мурлыканье кошек и котов, когда их брали любимые руки. Их взгляд менялся. Теперь в нем была любовь и уют. Отчасти, ради этого я любил свою работу. Я знал, что завтра, а может, через год или через двадцать лет, на этот луг придут и другие. Хозяева тех животинок, которых я сюда приношу. Их тоже приведут, но уже не я, а мои братья и сестры. И уже они будут смотреть с улыбкой на радость воссоединения.
Я помню всех, кого отнес на цветущий луг. Вон бегает овчарка Яла. Она уже не хромает на левую лапу и смотрит на других двумя глазами. Чуть поодаль на солнце нежится толстый Люк – пушистый пекинес, которого сбил пьяный водитель, а рядом с ним щурится ласковому солнцу дворовый бандит Барсик – любимец детворы и гроза голубей. На цветущем лугу все они быстро забывают плохое. Забывают, как смотрели на хозяев, когда я забирал их с собой. На цветущем лугу, где царит вечная весна, нет места грусти. Никому не надо беспокоиться о еде, о крыше над головой. Не надо бояться предательств и холодной картонной коробки. Лишь иногда кто-нибудь из них вновь посмотрит на меня, как тогда, в первую встречу. И снова промелькнет во взгляде грусть и немой вопрос. И тут же исчезнет, потому что на цветущем лугу нет места грусти.
Я буду вечность бродить по Земле в поисках тех, кому нужна моя помощь. Буду стоять рядом с ними, и лишь они меня увидят. Я возьму их на руки и отнесу на цветущий луг, где вечная весна, потому что это моя работа. Каждый раз я надеюсь, что больше не увижу этот взгляд, но каждый раз его вижу. И слышу вопрос. «Хозяин? Куда ты? А как же я?». Вопрос, на который они не получают ответа…